Все-таки не верите?.. Ну и не надо. Только у меня совет. Допустим, у вас затруднение на производстве, в конторе или вообще в жизни. Предположим, вы стоите перед выбором, так поступить или этак. Вот прежде чем вынести решение, проверьте, не пришелец ли вы.

Положите руку на грудь – бьется ли человеческое сердце?

Три шага к опасности

Доступное искусство

Лех и Чисон миновали больницу и пошли вдоль фасада огромного перенаселенного дома. Возле стены грелись под лучами вечереющего солнца старики, старухи; перебивая одна другую, рассказывали о том, каких хороших детей они вырастили и как у них всегда все было в порядке в хозяйстве. Тут же ребятишки играли в чехарду, перекидывались мячом и с криками гонялись друг за другом.

У подъезда мальчонка лет четырех мелом рисовал на стене портрет девочки. Руки – как грабли, косички – двумя палочками. От усердия художник высунул язык. Зрители – всё мелкота – застыли в благоговейном молчании.

Из углового подвала неслись звуки старого разбитого рояля. Кто-то играл «Песню без слов» ля-минор. Чувствовалось, что руки детские, слабенькие. Но не так уж плохо получалось.

– Вот всегда здесь играют, – сказал Лех. – Как ни иду, всегда.

Они пересекли канал по стальному мостику. Вода внизу была черная, как отработанное масло, и казалась тяжелой, густой. Отсюда начинался район особняков.

– Вообще-то с Бетховеном – это гомеопатия, – сказал Лех. – Зря, по-моему, это придумали: воскрешать Бетховена.

– Какая гомеопатия? – Чисон остановился.

– Ну, когда передают на расстояние всякие там мысли и чувства.

– При чем тут гомеопатия? – Чисон возмущенно фыркнул. – Вот всегда ты ляпнешь что-нибудь такое. Гомеопатия – это из медицины, что-то с лекарствами. Не знаешь, лучше не говори.

– Да, хотя… – Лех задумался. – Правильно, не гомеопатия, а эта, как ее… телепатия. Ошибся. Ну конечно, я всех слов не знаю. У тебя это тоже часто бывает. Ты вчера, например, сказал «стриптизм». А надо было «спиритизм». Ну, пошли.

Дело было в том, что оба в детстве обучались по новейшей системе. Каждому за полгода вложили в голову содержание чуть ли не всей Британской энциклопедии. И без всякого труда с их стороны.

Через открытую калитку они вошли в сад Скрунтов.

– Обеды у них хорошие, – сказал Лех. – Останемся пообедаем. Прошлый раз подавали рябчиков «по-русски».

Перед самым домом большой участок был разбит под «альпийский садик». С фиолетовыми и желтыми крокусами, ирисами и мелкими розовыми рододендронами. Все было хорошо ухожено, но посередине теперь шла траншея, а на цветах, смяв их, валялись части какой-то железной конструкции. Ощущалось, что хозяева затеяли очередную перестройку.

В вестибюле лакей Ульрих взял у них шляпы и пошел наверх доложить.

Едва он успел скрыться, как из-за мраморной колонны выскочила бабка Скрунтов и кинулась Леху на шею.

Бабке Скрунтов недавно исполнилось сто четыре, но благодаря серии омолодительных операций и фигура и кожа у нее были почти как у двадцатилетней. Только рот подкачал, скривился. Тут уж ничего нельзя было сделать, как ни бились. Ну и с головой, естественно, было не все в порядке.

– Тише-тише! – Лех отдирал ее от себя. – Успокойтесь.

– Ах, мне нехорошо! – воскликнула бабка и стала валиться на пол, закатывая глаза.

Лех придержал ее.

– Притворяется, – объяснил он Чисону. – Это у нее всегда так: хочет, чтоб за ней поухаживали. – Он мотнул головой, откидывая нависшую на лоб прядь волос. – Ничего. Сейчас придет Ульрих, она его слушается.

При слове «Ульрих» бабка открыла один глаз.

Лакей тем временем возник на площадке второго этажа. Он быстро сбежал по ступенькам, остановился в двух шагах от гостей и внушительно сказал:

– Веда Скрунт, вернитесь, пожалуйста, к себе.

– Ах, Алек, – пролепетала старуха как бы в забытьи. – Ну что же ты, Алек?

– Веда Скрунт! – Лакей Ульрих повысил голос.

Бабка встрепенулась, проворно стала на ноги и скакнула за колонну. На прощание она игриво подмигнула Чисону.

– А кто этот Алек? – спросил Чисон, когда они с Лехом поднимались по лестнице.

– Да никто! Прошлый раз был Ян.

Чисон вздохнул.

– Дали бы ей помереть спокойно, прости ее Господи, чем всякий раз омолаживать.

– Не хочет, – возразил Лех. – Что ж она, по-твоему, с такими деньгами будет помирать, как всякая. Не соглашается. Теперь затевает какую-то полную перестройку организма.

Лин Лякомб, хозяйка, встретила их в холле. (Лякомб, потому что фамилию она оставила себе по третьему мужу.)

– Это Чисон, – сказал Лех. – Помните, я вам говорил. Троюродный племянник того самого Чисона, который «Нефтепродукты и твердый бензин».

– Очень приятно. Как вы прошлый раз добрались домой? – спросила хозяйка Леха, глядя при этом на Чисона. (Такая уж у нее была привычка – разговаривать с одним, а смотреть на другого.) Не выслушав ответа, она сказала: – Ну, прекрасно. Сколько вы у нас не были? Полмесяца, да?.. Сегодня мы покажем вам три новые вещи… Хотя нет. Четыре… Познакомьтесь, кстати, с моим мужем.

Чисон горячо пожал руку появившемуся тут же плечистому мужчине.

– Да нет, не этот! Это представитель фирмы. Пмоис.

Чисон пожал руку второму мужчине, скромно державшемуся позади.

– Идемте, – сказала хозяйка. – Во-первых, у нас теперь есть нечто такое, чего нет ни у кого в городе. Вы будете поражены, Лех. – Она смотрела при этом на Чисона. – Настоящее чудо.

Они прошли зал, потом второй, где двое рабочих пробивали дыру в резной деревянной стене. Тут же кольцами лежал кабель толщиной в руку.

– Венецианская работа, – пояснила Лин Лякомб, показывая на стену. – Делали специальный контейнер, когда везли через океан. Семнадцатый век… Пришлось пробить, но тут уж ничего не сделаешь. Тянут линию для сеанса.

Винтовой узкой лесенкой поднялись в комнату, где едва слышно пахло пылью и царил полумрак.

– Стойте здесь.

Лин Лякомб, стуча каблучками, подбежала к окну, потянула шнур.

Стало светло. Все молчали.

– Ну как?

– Очень здорово, – неуверенно начал Лех. – Кажется, Матисс?

– Нет. Матисса мы еще не убрали. Вот эта.

Рядом с Матиссом на стене висело темное полотно.

Лех и Чисон подошли ближе.

– Это же подлинник, – сказала Лин. В ее голосе что-то треснуло.

– Рембрандт?

– Конечно. «Отречение святого Петра». Его главный шедевр. Вы не узнали?

– Но подлинник, кажется, в Амстердаме, – сказал Чисон.

– И в Амстердаме, и у нас, – отрезала Лин. – Теперь могут быть два подлинника. В том-то вся и штука. В Амстердаме подлинник, и это тоже подлинник. И не скажешь, какой подлинник подлиннее. Изготовляется второй экземпляр, который повторяет первый на молекулярном уровне. Поняли?.. Молекула в молекулу. Объясните им, Пмоис.

Плечистый выдвинулся вперед и заговорил, как будто его включили на половине